Выставки не введены
|
|
В роду Подшиваловых не было художников. В числе знакомых тоже... А я как заклинания повторял загадочные слова: «мольберт», «палитра», «акварель»... И хотел увидеть настоящего художника.
Мне повезло, такой художник однажды появился у нас в деревне. Он был мужем молодой приехавшей из города учительницы, которой выделили комнату прямо в школе. Вечером через тонкую тюлевую занавеску светящегося школьного окошка можно было увидеть мольберт, стоящий в центре комнатки, кисти, краски. Художник был настоящий, красивый, бородатый. Таинственный человек из запредельных высот. А говорил так просто, с хрипотцой, как школьный сторож дядя Коля, и улыбался, как все. Еще тогда я вдруг понял, что художники тоже люди. И что я тоже могу попробовать им стать.
Я мог рисовать с утра до вечера, забывая обо всем на свете. Очень любил рисовать карандашом. Все стены дома были завешаны моими работами, прикрепленными кнопками к обоям. Иногда натюрморты появлялись прямо на стенах. Эти рисунки нравились маме, братьям и сестрам, учителям.
А вдруг ничего не получится? Чем старше становишься, тем осознаннее относишься к своему выбору. И тебя начинают посещать сомнения. А жизнь, словно учуяв, что я могу отказаться от своего призвания из-за страха неудачи, подбрасывала знаковые полумистические ситуации, которые незримо вели меня к моему выбору.
Однажды среди старых журналов, которые привезли для растопки в котельную бывшей деревенской церкви, ставшей в советское время спортзалом для учеников, я нашел красивую иллюстрированную книгу о художнике А.П. Левитине. Она стала настоящим сокровищем и первым профессиональным учебником для меня, одержимого мечтой юного художника. Я проштудировал ее от корки до корки, всем показывал, под впечатлением монографии писал акварели, ставил натюрморты.
Как-то раз в случайной беседе со знакомыми узнал, что в Самаре, на улице Буянова, 45. есть художественная школа, Этот адрес крепко засел в памяти, отпечатался там золотыми буквами и повторялся мной как молитва. И когда судьба волей случая привела меня однажды в этот старинный провинциальный город, я бросился на поиски художественной школы. Вот она! С замиранием сердца приоткрыл тяжелую деревянную дверь в удивительный мир своей мечты. В коридоре старинного особняка пахло красками, древними тайнами и еще чем-то неуловимо прекрасным и загадочным. И тогда я решил, что попаду сюда во что бы то ни стало, чего бы это мне ни стоило. Действительно, многими вопросами пришлось заниматься самостоятельно. Мама тяжело болела, я жил в интернате. Но мое упорство помогло добиться своего. Директор интерната подписала бумаги о разрешении поступления в художественную школу. Так я стал одним из ее учеников. И жизнь моя приобрела отныне новый смысл, вкус и цвет.
Моим учителем стал Владимир Павлович Ермилкин, человек удивительной судьбы и таланта. Даже внешне Владимир Павлович был похож на художника из моих детских снов: красивый, мужественный, немногословный, борода с проседью, густой низкий голос, добрые глаза. Он стал для меня не просто наставником и учителем. Это был близкий друг, старший товарищ, отец. Я до сих пор прислушиваюсь к его мудрым советам и пожеланиям. Инвалид с детства, имея одну руку, Владимир Павлович легко со всем управлялся, натягивал бумагу на планшеты, писал, ставил натюрморты. Владимир Павлович учил главному — умению художника и любого человека видеть суть вещей. Быть может, он и не был великим художником в строгом понимании этого слова, с регалиями, званиями и достижениями. Но тот дух творчества, полет фантазии и тонкие грани профессионального мастерства, обогащенные опытом и самобытностью его мировосприятия, оказались бесценным багажом духовности, сформировавшим во мне человека и художника.
Когда ты молод и окрылен и все твое существо охвачено неистовой страстью осуществления мечты, тогда мир распахивается перед тобой во всей многогранной и непостижимой своей глубине, и ты понимаешь, что способен поймать ее, уловить, передать тончайшими штрихами кисти. Тогда ты на своем месте и ты самый счастливый человек на свете. К этому внутреннему порыву добавлялась огромная работоспособность. Иначе как назвать ту степень внутреннего горения, которая заставляла меня, тринадцатилетнего мальчишку, вставать за два часа до уроков и писать этюды, сдавать по четыре работы в день, тридцать пейзажей в неделю. Сам сейчас удивляюсь той титанической работоспособности, которая была в отрочестве.
Вместе со своим талантливым одноклассником Владиком Гурецким я объездил все окрестные волжские берега, селения, живописно раскинувшиеся в округе, холмы и овраги пленительно-красивой среднерусской глубинки. Вечером, возвращаясь на речном трамвайчике с заволжских этюдов, с пачками работ, счастливыми лицами и сияющими глазами, мы не чувствовали ног от усталости. Но на следующий день вновь отправлялись на поиски мотивов.
Выпускные экзамены были сданы успешно, и теперь нам открылись новые горизонты, такие притягательно манящие, что не пойти в их направлении было просто невозможно.
|
|
|